Шеннон, к счастью для него, никогда не задумывался об опасностях бурного распространения искусственного интеллекта, о роботах, порождающих еще более развитых роботов и ставящих человеческую расу на грань вымирания. Ему было присуще исключительно оптимистичное видение технологического прогресса, когда машины будут обретать все увеличивающиеся способности, функции и информацию. На вопрос, какова возможная цель его трудов над созданием роботов, Шеннон ответил, что целей, а точнее направлений, три. Во-первых, снабдить компьютеры лучшим сенсорным знанием реального мира. Во-вторых, помочь им понятно сообщить нам о том, что они знают, помимо распечатывания информации. И третье, заставить машины демонстрировать свои реакции на окружающий мир.

А вот еще одно его объяснение из другого, более позднего интервью, где он был еще более оптимистичен:

«Я верю, что сегодня, когда мы собираемся что-то изобрести, это уже больше не будет связано с биологическим процессом эволюции. Это будет изобретательский процесс, при условии, что мы станем создавать машины, которые будут умнее нас. А значит, наша помощь уже не понадобится. И они станут не только умнее нас, но и долговечнее, имея в своем распоряжении съемные части. Они будут намного лучше нас. Здесь открывается столько разнообразных возможностей, связанных с устройством человека, что это просто поражает. Единственное, чем могут помочь нам хирурги в целом, это вырезать у нас что-то. Но, вырезая что-то, они не заменяют это чем-то лучшим или какой-то новой частью».

На самом деле, когда речь заходила о превосходстве человека над машиной, «мышление было своего рода последним аргументом в драке». Шеннон не надеялся, что компьютер пройдет знаменитый тест Тьюринга – когда машину сложно отличить от человека – при его жизни, но в 1984 году он все же предложил ряд более точных целей искусственного интеллекта. Компьютерщики могли предвидеть, что к 2001 году будет создана программа для игры в шахматы, которой присудят корону чемпиона мира по шахматам, программа написания стихов, фрагмент которых будет представлен в еженедельнике New Yorker, математическая программа, которая докажет сложную гипотезу Римана, и – «самое важное» – программа подбора акций, которая будет превосходить учетную ставку на 50 процентов. Шеннон оказался прав примерно наполовину: компьютер действительно разгромил чемпиона мира по шахматам в 1997 году, за четыре года до смерти ученого, и компьютеры действительно осуществляют большую часть мировой торговли акциями.

И все же некоторые оптимистичные взгляды Шеннона на будущее в окружении машин оборачивались мизантропическими настроениями. «Мы, люди, мечтающие об искусственном интеллекте, ненасытны, – написал он однажды. – Когда машины начнут побеждать наших гроссмейстеров, писать за нас стихи, доказывать теоремы и управлять нашими деньгами, мы будет поставлены на грань вымирания, – говорил он полушутя. – Это может ознаменовать начало процесса выбраковывания глупой, создающий хаос и воинственно настроенной человеческой расы ради процветания более логично мыслящего, экономящего энергию и дружественно настроенного вида – компьютера».

24. Игра королей

Публика, собравшаяся у здания масонской ложи в Филадельфии, возможно, и слышала о существовании таинственной машины, обладавшей способностью играть в шахматы, но день, последовавший после Рождества 1826 года, стал для большинства из них тем днем, когда они могли впервые в жизни своими глазами увидеть «автомат, играющий в шахматы». Распорядитель всего действа, Джон Мальзель, вышел на сцену и предложил собравшейся публике взглянуть на машину, которая стояла рядом с ним: коробка, размером с конторский стол, за которым сидел манекен, одетый в свободное одеяние и тюрбан, как восточный «чародей».

Театральным жестом Мальзель открыл боковую дверцу, ведущую к «турку», продемонстрировав внутренние механизмы и устройства. К тому моменту, когда машина разгромила своего первого соперника, публика пребывала в шоке. Сайлас Уэйр Митчелл, знаменитый врач и писатель, вспоминал, что «турок – даже со свойственной ему спокойной восточной манерой и закатывающимися глазами – еще долго грезился в ночных снах. С тех пор мы узнали его получше, но до сих пор при воспоминании о его вечно скрещенных ногах, тюрбане и леворукости возникает некий мистический страх».

В свете всего вышесказанного слово «чародей» было вполне уместным.

И все же единственное чародейство заключалось в том, как Мальзелю удавалось выходить сухим из воды. Турок был фальшивкой: внутри этого искусно выполненного механизма, за шестеренками и роликами, прятался человек, игравший в шахматы за «турка» – кукловод. Несколько величайших шахматистов того времени станут поочередно приводить в действие «турка», но его секрет останется не раскрытым широкой публике на протяжении многих десятилетий. Эдгар Алан По, среди прочих, был достаточно догадлив, а потому начал изучать этот феномен: его подозрение вызвал один из манипуляторов «турка», «которого никогда не было видно в процессе демонстрации игры “шахматиста”, хотя время от времени он появлялся незадолго до начала игры и сразу по ее окончании».

Но По со своим скептицизмом был в меньшинстве, и на протяжении почти столетия люди верили, что машина была столь же хороша – и устрашающа, – как ее рекламировали. Могущество «турка» вызывало всеобщее волнение. Еще до появления мифологического американского героя Джона Генри и страха перед машиной, которая превзойдет мощь человека, еще до того, как научная фантастика задумала искусственный интеллект или сингулярность, был «турок» – машина, которая якобы могла превзойти своих создателей. Конечно, «турок» был фальшивкой, но в то же время всего лишь временной отсрочкой.

Если Шеннон был оптимистично настроен по поводу возможностей мыслящих машин, это происходило не только потому, что он сконструировал механическую мышь, которая могла найти выход из лабиринта, стремясь добраться до кусочка стального сыра, и запомнить при этом маршрут. В конце 1940-х и начале 1950-х годов его интересовал вопрос, как запрограммировать компьютер, чтобы он мог сыграть в шахматы с человеком. И не имело значения при этом, что вся предыдущая история подобных машин ассоциировалась с мошенниками. Шеннон верил в то, что компьютер мог играть честно и при этом лучше, чем человек. Данное исследование еще больше убедило Шеннона в том, что грамотно запрограммированная машина способна сделать больше, чем просто имитировать человеческий мозг, она могла взять верх над человеком.

Интересы и хобби Шеннона были весьма разношерстными и менялись со временем, но шахматам он оставался верен всю свою жизнь. Говорят, Шеннон так много играл в шахматы в «Лабораториях Белла», что «по крайней мере, один его руководитель был точно встревожен». У него был талант к этой игре. И по мере того как слухи о его способностях распространялись по «Лабораториям», многие сотрудники стремились победить его. «Большинство из нас не играли с ним больше одного раза», – вспоминал Брокуэй Макмиллан.

Во время своей поездки в Россию в 1965 году Шеннон предложил товарищеский матч советскому мировому гроссмейстеру и трехкратному чемпиону мира по шахматам Михаилу Ботвиннику. Ботвинник, сыгравший, надо полагать, бессчетное количество матчей с самыми разными знаменитыми и высокопоставленными фигурами, дал свое согласие на этот матч. Но играл он, не сильно концентрируясь на процессе и крутя в пальцах сигарету. Всем собравшимся было заметно отсутствие у него всякого интереса к происходящему. Но вдруг неожиданно Шеннон смог добиться преимущества, удачно разменяв своего коня и пешку на ладью Ботвинника в самом начале матча. Внимание Ботвинника резко переключилось на шахматную доску, и атмосфера в зале переменилась, когда русский чемпион осознал, что его противник – не просто очередная знаменитость, кое-как играющая в шахматы. «Ботвинник был встревожен», – вспоминала Бетти впоследствии.